«Чайка» по имени Джон Ноймайер

Знаменитый балетмейстер читает русскую классику в Театре Станиславского и Немировича-Данченко

Давайте представим на минуточку, что чеховскую «Чайку» мы не то чтобы не читали никогда, но даже и слышали о ней всего пару раз. И ещё однажды сосед кино пересказал. И вот с этим решаем отправиться в музыкальный Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, где германо-американский хореограф поставил по известной (всем, кроме — по уговору — нас) пьесе┘ балет.
Вопрос: увидим ли мы то, что хотел донести до нас Антон Павлович? Полагаю, что если бы так не считали, то и не пошли бы. Но сначала в этом нас ничто не убеждает. И мы долго-долго смотрим, как юноша мастерит птицу-оригами.
Наше внимание приковано не то чтобы к нему, а, скорее, к декорациям. Которых, можно сказать, и нет вовсе. Пейзаж преподносится нам цветом. Чистым монохромом. Обширными площадями. Минимализм сценографического решения омывает душу льющимся в зал светом, настраивает нас на чистоту восприятия истории по-настоящему возвышенной.
Постепенно начинается танец. Момент вхождения в пространство балета определить довольно сложно, но, видимо, этого и добивался Ноймайер. Не заметив как, мы уже вовлечены в действо.
Пересказ «Чайки» Ноймайером аскетичен и строг. Жизнеподобие драматургического повествования обретает у него подробности гипертрофированной реальности. Визуальные «обертона», заставляющие вспомнить Де Кирико, лишь подчеркивают истинность избранного балетмейстером метода.
Ноймайер потрясает. Забыв обо всём, мы слушаем (а музыка балета — это отдельный разговор!) повесть о танце. О создателе танца.
Нам демонстрируют «новую хореографию» в рамках существующего текста. Из программки мы узнаем (Чехова, напомню, не читали), что Костя показывает пьесу «Душа Чайки». Сейчас мы сказали бы, что это «авангардный театр». Зрители «там» этих слов не говорят. Они просто недоумевают. Они далеко. Они — люди классического танца. Обозначается оппозиция. Не война — дальнейшее покажет, что победителей не будет. Что классика и модерн будут существовать не только параллельно, но даже пересекаясь, взаимно обогащая друг друга.
Не здесь конфликт. Он - в душе Кости. Человека, создателя, чья душа очищается пыткой. Насилием быта. Непонятостью в любви. На протяжении всего балета куколка превращается в имаго. Утверждение мужского — вот главное, что показал Ноймайер. Гениальный, без скидок, мастер.
Творческое мужское начало выступает главным персонажем спектакля. Балеты, поставленные Треплевым, раз за разом входят в сюжетную канву. Они зримо меняются. Не демонстративно, но внятно они проводят зрителя от изобразительного супрематизма костюмов первого «урока» к почти неоклассике последнего. Драма обретения мудрости (от первоначальной агрессивности к окончательному философскому смирению) разворачивается на фоне исчезающей любви.
Антитеза мужское/женское — ещё один смысловой каркас Ноймайера. Нина Заречная в его интерпретации лишена субъектности. Хтоническая природа феминности безропотно склоняется перед Тригориным. Уверенным в себе, мужчиной на сто процентов. Человеком, время поисков у которого позади. Визионером, почти достигшим неподвижности.
Вот, собственно, и всё. Константин Треплев рвётся вперед. Борис Тригорин лишь изредка делает вылазки на чужую (Костину) танцевальную территорию. И, как это случается сплошь и рядом, его десант сводится к акту «эстетического мародёрства»: балет Тригорина «Смерть Чайки» — гротеск, клоунада. Пародия не столько на вымышленного Треплева, сколько на реального Петипа: оммажи в сторону «Лебединого» не только слишком явны, но и уморительно смешны.
Тригорин сдаёт позиции во всём, что ему уже «не по рангу». Балет — смешон. Нина — слишком живая. Влюблённая, горячая, танцующая в варьете. Доступная, но уже «сверхсильная». Отказ Тригорина — победа Треплева. И - главное! — победа не путём уничтожения противника, а посредством утверждения возможности собственного существования. Бытийности. В том числе творческой.
Кажется, чеховская «Чайка» именно об этом. Если не прав, поправьте.
Бледен пересказ. Там танцуют. И качество хореографии, выдумка, вкус и чувство меры просто поражают. Музыка, отобранная Ноймайером для спектакля, будто создана для него. Шостакович, Скрябин и Чайковский всегда уместны. От «Времён года» до оперетты «Москва, Черемушки» — всё мощно. Именно потому, что «в цель».
Претензия к Ноймайеру-режиссёру одна: Чехов для его балета нуждался в «чистке». Все второстепенные персонажи могли быть низведены до уровня массовки. Тем более что их линии всё равно не «читаются» в спектакле.
Но это так, если честно, «полупретензия». Спектакль такого уровня звучания просто необходим для просмотра всеми. Его смело можно отнести к категории сенсаций, особенно если вспомнить этимологию термина, восходящего к английскому sense, то есть «чувство».