2 января всемирно знаменитый балетмейстер отпразднует 90-летие.
Ольга Шаблинская, «АиФ»: Юрий Николаевич, некоторые ваши коллеги стараются жить сугубо в своём мире искусства… А вам удаётся отделить себя от политических реалий?Юрий Григорович: Я и не пробую это делать — меня волнует, что происходит вокруг и что будет с нашим земным шаром. Особенно страшно, когда наши ценности, то, что мы наработали веками, на что жизнь положили, ставится уже даже не под сомнение, а под угрозу уничтожения. Мы всё время должны от кого-то или от чего-то защищаться, доказывать свои права на место на этой Земле, право на своё понимание жизни. Была ли когда-то ситуация простой для России? Нет, по-моему. Сегодня думаешь, что нет ничего тяжелее. Но наступает завтра — и всё вчерашнее кажется всего лишь ночным кошмаром. Уверен, что выстоим мы и сегодня.
— Часто говорят: искусство выше политики, оно объединяет народы. Но вдруг это только мечта?
— Уверен, культура действительно объединяет страны. В Японии, сколько раз ни покажи «Лебединое озеро», все билеты будут проданы. В Лондоне, сколько раз ни покажи «Спартака», то же самое. Не припомню за полвека ни одного турне, а их было около 100, чтобы наш балет не приняли. Были попытки сорвать гастроли, облить грязью в печати, устроить демонстрации перед театром. Более того, в отечественной прессе пытались дезавуировать наш успех за границей, но всё это было неправдой. Не верьте!
— В прошлом нашем интервью вы сказали, что ребёнок уже во чреве матери сучит ножками. Получается, сначала было не слово, а движение. .. Так?
— Я считаю, что жест — и яркий, энергичный, и сдержанный, экономный — тождествен высказыванию. Жест считывается порой без звука, без слова, вне определённой среды, художественной или бытовой. Это не значит, что на сцене жест должен существовать вне музыки, ритма, литературной или смысловой основы. Если всё это подключить к жесту — получается театр. Если проигнорировать, отключить — получается так называемый современный танец. Почувствуйте разницу!
— В 1995 году из-за конфликта с Минкультуры вы ушли из Большого. Балеты Григоровича начали стремительно убирать из репертуара. Больно было, что «убивают дитя»?
— Некоторые балеты исчезали на сцене Большого театра, но восстанавливались на других сценах. «Золотой век» сразу пошёл в Краснодаре. «Иван Грозный» — в Парижской опере и в Кремлёвском балете, там же - «Ромео и Джульетта» и «Корсар», а «Каменный цветок», самый первый из моих больших балетов, спустя 50 лет возродился сразу в четырёх театрах: в Москве, Красноярске, Краснодаре и сейчас в Питере, в Мариинском. Я ставлю там, где меня о том просят, и стараюсь не поддаваться чувству обиды или обделённости. Мне гораздо интереснее проверить собственную хореографию в другом времени, а значит, в другом культурном контексте, и посмотреть, что будет.
— Юрий Николаевич, 2 января вам 90. Не пугает такая цифра?
— К юбилеям стараюсь относиться философски. Они время от времени призывают к ответу: что сделал, что хотел бы переделать, что запомнил и зачислил в свой, как теперь модно выражаться, шорт-лист. Я не из тех, кто забывает или перечёркивает прошлое. В нём было столько высокого — высоких отношений, высокой любви, настоящего творчества. Мои дорогие учителя в Академии на улице Росси: Агриппина Ваганова, Владимир Пономарёв, Александр Пушкин. Они помнили балеты Мариуса Петипа в их, можно сказать, чистоте и передавали нам как самое дорогое в жизни. Собственно, это и была их жизнь — при школе. Над их комнатами располагался репетиционный класс, и они слушали, угадывали по топоту десятков ног, как идёт процесс. Затем был Мариинский театр (тогда Кировский), Большой театр…
Особое ощущение родства — через Школу русского балета — дарили балетные эмигранты в Европе и Америке. Кого только не было у нас за кулисами: Вера Каралли, Бронислава Нижинская, Серж Лифарь, Леонид Мясин, Георгий Баланчивадзе. Они носили в себе русский балет и, когда мы приезжали, тянулись к нам. Судьба сводила меня с Игорем Стравинским, Марком Шагалом, Дмитрием Шостаковичем, Арамом Хачатуряном. Я периодически подумываю о том, как записать, зафиксировать это.
Важную роль в моей жизни сыграл художник Симон Вирсаладзе.
А из самых дорогих встреч, конечно, — с балериной Наталией Бессмертновой.
— Ваша жена и соратница…
— Меня часто просят сказать о ней что-то, а я не могу — не знаю, что нужно выделить. Это и была сама жизнь, не делимая ни на какие периоды (Наталия Бессмертнова была женой Григоровича с 1968 г., в 2008 г. она скончалась. — Ред.).
Жизнь — она и есть жизнь. В «Щелкунчике», «Лебедином озере», «Спящей красавице», «Жизели» с наступлением утра брезжит надежда. Не всегда можно вернуть утраченное, а точнее, и вовсе нельзя. Но что-то подобное просветлению или раскаянию на героев нисходит. Свою жизнь я запомнил как одну нескончаемую работу, полную любви и радости. Сегодня я особенно стремлюсь фиксироваться на том позитивном, что жизнь мне дала. А всё дурное, мелкое, случайное, что путалось под ногами, надо стирать и не тащить за собой в вечность.