Кремлевские пуанты

Майя Плисецкая не просто феноменальная балерина. Она — дива. Вот уже много лет, как ей не обязательно танцевать, достаточно просто выйти на сцену и взмахнуть рукой. Свой юбилей Плисецкая отметит в ноябре, но чествовать ее начали уже сейчас.

Весь мир, приплясывая от нетерпения, ждет юбилея Майи Плисецкой. Первыми, так и не дождавшись, принялись праздновать испанцы: 21 октября в городе Овьедо прошла церемония награждения премией принца Астурийского. Наследник испанского престола принц Фелипе вручил балерине ┬50 тыс. и статуэтку работы Хуана Миро. А в ноябре в Москве начнется фестиваль в ее честь: помимо двух балетных шлягеров, «Лебединого озера» и «Дон Кихота», в которых Майя Плисецкая осталась недосягаемой, Большой покажет ее фирменную «Кармен-сюиту» и одну премьеру — балет Алексея Ратманского «Игра в карты».

Кульминация праздника будет 20 ноября. В день рождения балерины в Кремлевском дворце дадут феерический гала-концерт, втиснутый в сюжет «Дон Кихота» самым модным театральным режиссером Дмитрием Черняковым. В программе кремлевского гала поучаствуют видные поздравители из разных стран. Но можно было бы ограничиться одним явлением Плисецкой — что бы ни показывали в ее честь и кто бы ни танцевал ее спектакли, это по большому счету неважно. Главной приманкой и главным персонажем фестиваля будет она сама — последняя дива русского балетного театра.

Диссидентка на пуантах

Политиком Майю Плисецкую сделало советское государство, придавшее балету значение, вообще-то не свойственное этому тишайшему виду искусств. Знаменитая балерина в записных диссидентах не ходила, за кордон, подобно Наталье Макаровой, не убегала, но фрондировала, провоцировала власть, как могла. Тема «я и КГБ» — главная в ее советской биографии. 

Она не влюблялась во власть, воплощенную всемогущим чекистом,- как это сделала в 20-х годах Ольга Спесивцева, потом поплатившись за это рассудком. Не флиртовала с властью, подобно Лидочке Ивановой, поплатившейся за это жизнью. Не использовала ее, подобно своим старшим коллегам, вышедшим замуж за генералов из органов.

Зато КГБ — ее постоянный партнер. Если бы его не было, пришлось бы его выдумать: безоблачная жизнь для Плисецкой — не жизнь. Недаром в своей книге «Я, Майя Плисецкая» она так туманно и неубедительно объясняет, почему в 60-70-х не осталась «там», когда были и возможности, и предложения, почему не соблазнилась баснословными гонорарами и безграничной творческой свободой. Па-де-де балерины с КГБ — настоящий роман, описанный ею с упоением. Как во всех любовных воспоминаниях, в нем много романтики и преувеличений, роковых случайностей и внезапных прозрений. Сейчас, например, с трудом верится в многолетнее наружное наблюдение, в то, что происки инспекторов балета были инспирированы всемогущим комитетом, что поклонниц Майи таскали на Петровку, 38, а ее саму глава КГБ Серов всерьез считал английской шпионкой. Зато детали, диалоги, лица и повадки многоликого партнера сохранены ее памятью заботливо, как первые объяснения в любви. Портрет Шурика Шелепина: «чуть кривит рот, очерченный тонкими недобрыми губами». Портрет генерала Питовранова: «агент 007, но русоволосый и в очках». Портрет безымянного фестивального сексота в «приспущенных носках, хлюпающих, как ласты». Многолетняя связь кончилась разрывом только после перестройки — с переменой политического климата балерина сменила-таки место жительства, убедившись, что на территории экс-СССР ей не осталось достойного спарринг-партнера.

Несветская львица

Светской персоной Майя Плисецкая стала поневоле — приемов и тусовок не любила, как все советские люди, предпочитала кухонную задушевность. Но всегда получалось так, что вокруг нее сплетались основные светские, политические, культурные нити эпохи.

Ее семья, семья Мессереров, пустила корни во все виды искусства: мать Плисецкой была актрисой немого кино, один из дядей — актером Второго МХАТа, другой, балетный премьер Асаф Мессерер, женился на художнице Анель Судакевич, тетка была примой Большого и зналась с правительственными мужами, кузен-художник Борис Мессерер стал мужем поэтессы Беллы Ахмадулиной. 18-летняя Плисецкая натыкалась на гостей соседей по коммуналке — писателей Леонова, Катаева, Вишневского, пианиста Гилельса, режиссера Романа Кармена. Став счастливой обладательницей отдельной квартиры, она оказалась соседкой Лили Брик: долгими вечерами великая сердцеедка посвящала молодую подругу в тонкости обращения со светом, художниками и власть имущими. И с жаром участвовала в перипетиях ее личных, творческих и политических драм, возможно, видя в Плисецкой свою преемницу.

Среди знакомых и знакомых знакомых — Фернан Леже, Пабло Пикассо, Марк Шагал. Шагал пишет портрет, Шанель зовет в гости, дарит белый мундирчик и аплодирует Майе-модели. Самый модный модельер Пьер Карден тратит время и ткани, чтобы одеть ее и ее балеты — «Анну Каренину» и «Чайку». «Божья коровка, улети на небо»,- сказал ей по-русски Сальвадор Дали, повторяя урок своей жены, Галы. У Эльзы Триоле, сестры Лили Брик и жены Арагона, она бывает почти что по-родственному.

«Сколько раз издаля вас видел, вблизи хочу поглядеть. На сцене вы большая, видная. А тут — тощий цыпленок»,- по-дружески говорил ей на новогоднем кремлевском балу Никита Хрущев. Член Политбюро Екатерина Фурцева приглашала на первый подъезд ЦК - «посоветоваться по-женски». Что людей искусства, что политиков к ней тянуло, как к диковинной орхидее.

Или как к источнику невероятной энергетики — Роберт Кеннеди, родившийся в один день с Плисецкой, пал жертвой ее обаяния. Роман не разгорелся, пожалуй, только потому, что Майя Михайловна ни слова не говорила по-английски. Других препятствий не было, всевидящее КГБ готово было поощрить стратегический альянс. Мужа, разумеется, «органы» в расчет не принимали.

Словом, балерина Плисецкая без малейшего к тому рвения в течение нескольких десятилетий была самым модным, самым международным, как сказали бы сейчас, культовым персонажем совпадавших тогда светской и интеллектуальной жизни.

Балерина по настроению

Когда-то о ее танце следовало писать в первую очередь, но теперь он вне обсуждения. Для 40-х годов данные у Плисецкой были запредельные, сейчас бы их назвали просто хорошими: шаг большой, но не чрезвычайный; прыжок — отличный, но не гигантский; подъем — так просто маленький, вращение лихое, но не такое уж стабильное. Руки — и вовсе за гранью понимания, всегда ходили вне всяких позиций. Главные академики ХХ века считали ее недоученной: Агриппина Ваганова честила «рыжей вороной» за невнимательность на уроках и зазывала в свой ленинградский класс, Джордж Баланчин советовал поискать хорошего педагога. Да и сама балерина в нечастых приступах самобичевания запоздало вздыхала: «Да, мало старалась! Могла бы станцевать лучше.»

Действительно, Майя Плисецкая танцевала по настроению — серия ослепительных спектаклей могла оборваться откровенно небрежным. Но эта бесподобная «халтура» стоила всех вычищенных ролей ее дисциплинированных коллег. В 1977-м я, выпускница хореографического училища, ползала за кулисами со «Сменой» в руках, пытаясь между ног кордебалета заснять Плисецкую во втором акте «Лебединого озера». 52-летняя балерина с дюжим артистом Романенко танцевала опальное «Лебединое» в старомосковской постановке Горского, сосланной в «сарай» — на сцену Кремлевского дворца. Зал был тяжелый, сцена — полигон, адажио шло к концу — предстояла утомительная диагональ с арабесками и подъемом в высокую поддержку. Не меняя скорбного выражения лица, балерина шипит сквозь зубы: «Арабески делать не будем». У дородного принца отвисает челюсть: «А что будем?» «Слушай меня» — и, раскинув крылатые руки, склонив царственную голову на тяжко вздымающуюся грудь обалдевшего партнера, Майя Плисецкая величественно и трагично проходит по диагонали в нижнюю кулису. И ни у одной балерины ни одна арабесковая диагональ ни в одном из бесчисленных мною виденных «Лебединых» не была столь выразительна и прекрасна.

Плисецкая попортила жизнь всем последующим поколениям балерин: пока не вымрут все, кто видел ее на сцене живьем, ни одна Китри, Одетта и Одиллия, Кармен и Раймонда, Мирта и Зарема, Лауренсия и Айседора не будет выглядеть такой настоящей, какими были героини Майи Плисецкой. «Лучше хуже, но свое»,- говаривала она. И мало кто из нынешних балерин в состоянии понять и, главное, доказать этот тезис. Кто готов, кто реально может претендовать на статус балетной дивы?

Потому что дива — нечто большее, чем просто актриса, певица или балерина высочайшего класса. Дива — исчезающий вид мировой культуры. Это легенда, секс-символ, объект всеобщего обожания или ненависти, предмет публичных сплетен или одиноких грез. В дореволюционной России дивами были витальная Матильда Кшесинская и ее антипод — божественная Анна Павлова. В СССР — загадочная и закрытая Галина Уланова, строящая своей имидж по образу другой дивы — Греты Гарбо.

После Майи Плисецкой дивы в балете, похоже, перевелись. Есть удивительная балерина Ульяна Лопаткина, но ей не хватает публичности. Есть светская красавица Анастасия Волочкова, но она слабая танцовщица. Есть мировая знаменитость Нина Ананиашвили, сделавшая серьезную культурно-политическую карьеру в родной Грузии, но ей недостает харизматичности.

Плисецкая одна-единственная объединяет в себе все — и сценическую легенду, и светский шик, и реноме интеллектуалки, и даже политический вес. Недаром в одной из рекламных кампаний на плакатах рядом с Владимиром Путиным — «наш президент», Сергеем Бодровым — «наш брат», была изображена она — «наша легенда».