Этуаль от Нуриева

Премьер балета Парижской оперы Мануэль Легри приехал в Москву, чтобы поработать членом жюри международной премии «Бенуа де ла данс» и самому выйти на сцену Большого в мини-балете Мориса Бежара «Песни странствующего подмастерья». Мистики могли бы усмотреть в выборе репертуара знак свыше: в этом балете судья Легри сыграл роль Судьбы.
«Песни странствующего подмастерья» на музыку Малера поставлены для двух танцовщиков. Это метафора пути: и буквального путешествия, и духовных поисков. А раз речь идет о дороге жизни, то фатум, естественно, влияет на человека — то коварно подставит подножку, то подаст ручку, чтобы изможденный путник передохнул. Затянутый в красное трико Легри в роли Судьбы был абсолютно великолепен. Совместив брутальность (от судьбы не уйдешь!) с пластической нежностью (иногда жизнь гладит по шерстке), он мгновенно приручил московскую публику.

О решениях жюри «Бенуа» много спорят. Но после «Песен» ясно, что вопрос: «А судьи кто?» — в случае Легри становится риторическим. Парижский виртуоз имел право оценивать танец других по гамбургскому счету. Единственная мечта — чтоб коллеги соответствовали┘

 — Почему вы занялись балетом?

 — С четырех лет меня обуревало желание танцевать, и ничего другого я делать не хотел.


 — В России юноши с хорошей координацией предпочитают спорт — там гораздо больше платят.

 — Не могу сказать, что балет сделал меня богачом. Но я никогда не сравнивал благосостояние танцовщиков и футболистов. Когда я начал танцевать, то вообще не думал о зарплате. Просто радовался своей профессии. Я до сих пор ее очень люблю.

 — Николай Цискаридзе рассказывает, как в том же возрасте, что и вы, увидел балет по телевизору — и погиб. А вы где подхватили эту «заразу»?

 — Мною руководила врожденная любовь к музыке. Телевизор я тоже смотрел, но главное шло от звуков. Как только я слышал музыку — сразу начинал танцевать, и родные ничего не могли со мной поделать.

 — В балете Парижской оперы существует строгая «табель о рангах». Все начинают в кордебалете. Если ты, по мнению балетного начальства, чего-то достиг, тебя могут повысить в звании, как правило, за конкретную роль. Не способствует ли такая система интригам в труппе?

 — В балетной иерархии Оперы пять ступеней. Сначала — «кадриль», потом — «корифей», «сюже», «первый танцовщик» и высшая ступень — «этуаль» (звезда). Есть разные мнения об этой системе, но я думаю, для Парижа это благо. Иерархия должна сохраняться. Ведь это наша давняя традиция. Конечно, при таком раскладе ты сильно зависишь от хороших отношений с руководством. Но где этого нет? Зато иерархия — прекрасный инструмент для реализации. Если у тебя есть творческое честолюбие, талант и работоспособность, ты продвинешься.

 — Вы шесть лет продвигались к «этуали». Нормальный срок? И за что вы получили «титул»?

 — Это произошло на премьере балета «Раймонда» в Нью-Йорке. Тогда труппой руководил Рудольф Нуреев, он вывез нас на гастроли в Америку. Я исполнил главную партию — средневекового рыцаря-крестоносца Жана де Бриена. Нурееву понравился мой танец. После спектакля на сцене было объявлено, что отныне я «этуаль». Тогда это проходило торжественно, в присутствии зрителей. По воле Нуреева я перескочил одну ступень, став «этуалью» после «сюже». Шесть лет для карьеры парижского танцовщика — это очень быстро. Бывает, коллеги и по 15 лет ждут.

 — Как вы уживались с Нуреевым? Ведь он известен скверным характером. Доходило до скандалов. Знаменитая балерина Сильвия Гиллем, ваша коллега по труппе, вынуждена была уйти из Оперы из-за грубости балетного директора.

 — Характер творческого человека вообще не бывает ровным. Рудольф был человеком щедрой души и если любил творчество артиста, то всячески помогал ему. У меня не было с ним проблем. Наоборот, он способствовал развитию моей карьеры. Благодаря Рудольфу передо мной открылись двери ведущих европейских театров.

 — Вы успеваете следить за балетом других стран? Что вы думаете о российском балете?

 — Благодаря Интернету я имею достаточно полную информацию. И вижу, что моя любовь к русской балетной школе по-прежнему имеет под собой прочную основу. У вас замечательные артисты. Но молодое поколение изменилось. Раньше в российском балете была своего рода клановость: у нас — одни правила, а у вас, французов, — другие. Лет десять назад я танцевал «Жизель» в Большом театре. У меня возникло ощущение, что ваши артисты относятся к французской школе как к чему-то постороннему, что к ним вообще отношения не имеет. Сейчас они воспринимают новый опыт с большим вниманием.

 — Французская школа классического танца славится чистотой линий и точностью рисунка. Стопы танцовщиков и балерин словно занимаются каллиграфией. Для многих наших артистов, что бы они ни говорили, это предмет профессиональной зависти. Как вам удалось добиться такой кристальности танца?

 — Требовательностью к себе и трудолюбием. Без этого никак. Я знаю талантливых людей, которые не состоялись в балете от лени. А образец вдумчивости, по моему мнению, — ваша балерина Ульяна Лопаткина. Когда вижу ее на сцене, понимаю, как серьезно она относится к профессии. 

 — Балетный театр всегда планово-убыточное предприятие. Кто и как финансирует парижский балет?

 — О, балет очень дорогое удовольствие. У нас в Опере, конечно, привилегированное положение: деньги на театр дает государство, и оно полностью покрывает наши потребности. Спонсоров для текущего репертуара привлекать не принято, только для крупных дорогостоящих гастролей. Если труппа едет танцевать в Австралию, без дополнительной поддержки такой проект не осилить.

 — Из каких слоев общества формируется балетная публика в Парижской опере?

 — Во Франции нет столь резкого разделения на бедных и богатых, как у вас. И цены на билеты доступны всем. Но у меня ощущение, что в последние годы в зрительном зале стало меньше балетоманов. Не хватает преданных танцу зрителей, которым не все равно, что смотреть, они ходят на определенный спектакль и на конкретных артистов. Теперь посещение балета — стандартный пункт туристской программы. В России, мне кажется, более восторженный зритель: знает своих любимых исполнителей по именам.

 — В дни волнений в арабских пригородах Парижа люди шли в театр? Или следили за новостями по телевизору?

 — Эти события никак не отразились на повседневной жизни.

 — Вы интересуетесь политикой?

 — У нас только что прошли президентские выборы. Признаюсь, раньше я мало думал о том, что происходит в «верхних» государственных сферах. Но теперь, когда жизнь в стране обновляется, чувствую, что политика начинает меня интересовать. Пока не понимаю даже, в оппозиции я буду или нет. Надо разобраться в том, что будет происходить.

 — Вы голосовали за или против Саркози?

 — Да вы что! Это секрет!

 — Как вы относитесь к рейтингам в искусстве? Вот недавно японцы признали вас лучшим танцовщиком мира.

 — Быть первым и единственным невозможно, хотя приятно знать, что тебя ценят. В Японии мое имя на афише — гарантия того, что люди придут на балет.

 — По правилам Парижской оперы артист балета должен уйти на пенсию в 42 года. Вы думали, что будете делать, закончив карьеру?

 — Некоторые солисты немного продлевают этот срок. Я продержался до сорока трех с половиной и продолжаю выступать. У меня много контрактов с другими театрами. О будущем не думаю с ужасом — оно так или иначе будет связано с балетом. Возможно, стану руководить каким-нибудь коллективом. Только не предлагайте мне труппу ультрасовременного танца! Я сам танцевал роли в современных постановках. Это было интересно. Но я профессионал в классике и хотел бы передать свои умения другим. 

 — Мануэль, кажется, испанское имя?

 — Только имя. Вообще-то я чистокровный француз.