Экстремальная «Территория»
Актом коллективной мастурбации завершилась танцевальная часть фестиваля «Территория». На пластический экстрим сподвиглась бельгийская труппа “Les Ballets C de la B”, что следует читать как «Балеты компании из Бельгии». Хореограф Алан Платель, адепт радикального искусства, привез в Москву спектакль “Vsprs” — аббревиатура слова “Vespers” («Вечерня») на музыку “Vespers of the Blessed Virgin Mary” Монтеверди («Вечерня Пресвятой Деве»). Барочные церковные мелодии, даже в осовремененном джазовом варианте отлично исполненные живым камерным оркестром и солисткой-сопрано, как могли сопротивлялись действию на сцене, и тут ничего не поделать: на трагическом противопоставлении гармонии и истерии сочиняет Платель. Зато музыка вполне сцеплялась с космической мощью оформления: огромные белые горы колыхались и дышали — сделанные из лоскутов ткани, они приходили в движение от малейшего колебания воздуха. Ввысь карабкались люди, сообща и поодиночке, срывались и достигали вершины, но, так и не познав смысла, возвращались на грешную землю. На земле-сцене тоже творилось нечто невообразимое: произносился монолог об «одинокой какашке», хватались зубами за туфли, бились в истерике, сдирали с себя одежды, по-русски произносили приличные и не принятые в обществе слова, вообще — бесновались и целенаправленно развенчивали пословицу «В здоровом теле здоровый дух». И то: «Территория» выстраивалась под девизом «Тело в городе». Обладатели тела потрясают: на 90 градусов по отношению к торсу разворачиваются их бедра, без разбега они взмывают в воздух, закинув ноги за шею, бегают на руках и безукоризненно воплощают любые пластические скороговорки. Завидовать им не только цирковым гимнастам-каучукам, но и режиссерам: бельгийские артисты близко подошли к воплощению идеи универсального актера: они поют, танцуют, говорят — все рЗвно хорошо.Спектакль отсылает к символам евангельских притч с самого начала — юноша мнет каравай хлеба и утоляет жажду водой. Только вот тело не уживается с дьявольским нутром: похожий на параноика, он с остервенением мнет буханку, зубами рвет корку. Диагноз хореографом поставлен сразу: мир нездоров и заселен душевнобольными людьми, которые выворачивают наружу все свои комплексы и фобии. Платель честен, он утверждает, что толчок к работе получил от фильмов доктора-психиатра Артура Ван Геухтена, заснявшего своих пациентов в состоянии гипноза, когда человек утрачивает над собой контроль. Клинически больной дух и впавшее в угар тело — психоанализом из этого ряда занималась в недавнем прошлом Пина Бауш, но теперь ей милее бабушкины танцы и шорохи океана.
Массовое совокупление четырнадцати танцовщиков, озабоченных и неудовлетворенных, как и дуэтные спаривания, становились кульминацией «Весны священной» Эдди Маалема, осуществленной в его французской труппе темнокожих танцовщиков. За неполных сто лет балет Стравинского знал множество прочтений, начиная с легендарного тандемного опуса Нижинского — Рериха. И у каждого была своя «Весна» — как своя судьба. О своем поведал и Маалем — он видит жизнь в столкновении двух пространств (миров, менталитетов) и конфликте человеческих тел (обнажении их глубинной «сущности»). Спектакль завершает африканскую трилогию Маалема — своеобразный пластический отчет о его поездке в Нигерию. По хореографии он нарочито и умышленно примитивен: первобытная стая выполняет экспрессивные прыжки, эротические конвульсии сплетенных тел, бодания и трения человеческой массы. Этот достаточно бессмысленный и животный по сути движенческий сумбур мог бы наскучить гораздо раньше, если бы не был надежно подкреплен жгучей энергией и врожденной кошачьей пластичностью шоколадных танцовщиков в пространстве белоснежного убранства сцены. Черное на белом завораживает в каждой мизансцене, тогда как время от времени появляющиеся на экране картины дикой африканской жизни лишь отвлекают от созерцания графической красоты.
Проекции и абсурдность поведения человека в одиночестве (его самокопание в своей надорванной психике) — оформительская и смысловая основы двух моноспектаклей финского танцовщика и хореографа Теро Сааринена. Несколько лет назад он запомнился Москве спектаклем своей финской труппы под названием «Ветер», поставленным в содружестве с музыкантами из Японии и африканскими исполнителями на тамтамах.
«Человек в комнате» — история, которую можно назвать биографической (в основе — факты жизни и творчества художника-абстракциониста Марка Ротко), не сочини ее женщина — легендарная гранд-дама и философ современного танца Каролин Карлсон на музыку “Apocalyptica” Гэвина Брайерса. Мысль глубже пересказа жизненных коллизий: муки творчества, ограниченность идей, часто подстерегающая людей искусства, и трагическое мировосприятие. Что выражено наглядно: на сцене большой мольберт (на него герой вскакивает, его двигает — то есть ведет с ним диалог), тюбики с красками (ими к концу спектакля будет разрисовано все тело артиста) и несколько широких штанов — не ширпотребных, а штучных, оформленных мастером (в одних он станцует). За терзания «отвечает» пластика — герой корчится, заламывает руки, то вдруг затихнет, остановившись, или мелко засеменит. Видно, хочет вырваться из замкнутого пространства, преодолеть кризис, но сладкий плен искусства, конечно, не отпускает. С центробежной силой хореограф выкручивает суставы и душу танцовщика (с исполнителем Карлсон роднит многое — и финское происхождение, и страсть к Востоку, и желание экспериментировать с гибкостью мужских тел, что доказали «Тигры в чайном домике», уже представленные Москве).
Монотеатр Сааринена — некий гибрид европейской рефлексии и восточной пластики (танцовщик свободно владеет японским танцем буто — отсюда уникальные гутаперчивость и легкость). Второй спектакль «Охота» — постановка самого Сааринена на музыку «Весны священной» Стравинского. Перед образами этой музыки стушевался бы любой одиночка, но не Сааринен. Впечатления встроены в мир личности, в котором заключены палач и жертва, охотник и птица, агрессия и покорность, черное и белое, тело и душа.
Актер сам становится экраном — на его тело проецируют замысловатые вязи узоров, и оно оказывается облаченным в сказочной красоты костюм, стробоскоп бьет по глазам и нервам зрителей — об этом, кстати, предупреждало объявление, предостерегая людей с проблемной психикой. Жеманным и нежным не уберечься, как не остаться нормальным человеку в урбанистической подавляющей среде. Это и хотел сказать Сааринен, рисуя жизнь птицы: от появления на свет из мрака скорлупы до точки лазерного прицела на лбу при роковой встрече с охотником.
Наблюдение не без опаски: оптимизма спектакли не прибавляют, жить после них тяжелее, а уж осознание того, что человек — животное, подверженное лишь инстинктам, — и вовсе мучительный итог фестивальной программы. Сплошная вивисекция, только в роли подопытного — человек. О многом устроители предупреждали: и о борьбе человека с агрессивной средой, и об экспериментах с новейшими технологиями.
Еще одно выяснил первый же спектакль — «Вываливающиеся старухи» Алексея Ратманского по Хармсу и Олейникову на вокальный цикл «Любовь и жизнь поэта» Леонида Десятникова, который обратился к поэзии обэриутов. К счастью, этот замечательный серьезный композитор (которому время упрямо навешивает ярлыки «культового» и «модного») в последнее время вплотную приблизился к танцу и вполне успешно — судя по "В сторону «Лебедя» и «Русским сезонам». Музыкальная часть была безупречной: тонко чувствующий композитора Алексей Гориболь исполнял партию рояля, а тенор Марат Гали не только услаждал своими вокальными данными, но и четко артикулировал — ни одна приставка не смогла выпасть и нарушить смысловую связь.
Ратманский поставил балет на свою команду за рекордные сроки — менее трех недель. Известно, что обэриуты изощренно играли детской простотой, но каждому, и не только родителю, известно и то, что детские ассоциации лишь прикидываются простой элементарностью. Они летят в пространства метафизики, что отлично поняли и композитор, и хореограф. Только на первый взгляд кажется, что буквальная иллюстративность правит балом: Муха должна летать (Татьяну Ратманскую и передают из рук в руки, не опуская на землю), влюбленный в нее Биолог должен страдать (сам Алексей Ратманский это и делает), Бабочка, чью «мамочку съели жиды» (Анна Никулина переживает никак не меньше Умирающего лебедя), Старуха страшится приближения Вечности (Анастасия Винокур играет смешно и серьезно). Обаятельны все — Наталья Осипова и Геннадий Янин, Екатерина Крысанова и Андрей Меркурьев, Денис Савин и Руслан Пронин. В «Старухах» множество вполне серьезных балетных ассоциаций и остроумных пародий, ремесла и вдохновения, тоски и ностальгии.
Вообще-то обэриуты, предложившие вариант российского абсурда (у них — Кафка, у нас — Хармс), были странными молодыми людьми. Наделенные талантом детской первозданности видения, они создали некое кружковое искусство — когда люди говорят на одном языке и в этом оказываются самодостаточными.
Вот таким кружковым искусством, а отнюдь не манифестом нового, и оказались танцы «Территории». Все, что не провоцирует, относится к рутине: думаю, именно так можно определить кредо фестивальной танцнедели. («Старухи» вывалились из его контекста.)
По большей части зрителями оказались студенты российских театральных вузов (совсем скоро им становиться на путь отечественного искусства), которые, и такая опасность есть, воспримут ставку на вызов и провокацию как магистральную линию творчества. Остается надежда, что концептуальную запрограммированность можно «разрулить» приглашениями этих же студентов на иные фестивали. Ведь человеческая радость всегда актуальна, а эпатаж и тяга к депрессиям отступают на маргинальные территории, как было замечено на иных форумах.